Некоторые социальные факторы депрессии и практики анти-депрессии по Йоханну Хари (по материалам книги “Пункт назначения: Счастье”)

Я не знаю, почему название книги Йоханна Хари “Lost Connections” перевели на русский как “Пункт назначения: Счастье” (…двуручный фэйспалм (с)), но есть шанс, что многих это отпугнуло от замечательной книги. 

Йоханн Хари — ученый и научный журналист, который много лет жил с депрессией. В свое время врач сказал ему, что депрессия вызвана дефицитом серотонина в мозге, антидепрессанты компенсируют этот дефицит. Но со временем Хари почувствовал, что не все так просто (в частности, потому, что антидепрессанты, которые он принимал, со временем теряли для него эффективность), и отправился в исследовательское путешествие; встречался с учеными и практиками, занимающимися темой депрессии, и провел с ними более 200 интервью. В книге он очень тщательно приводит все ссылки на источники, упомянутые в тексте, и рекомендует читателям самостоятельно их почитать и прийти к собственным выводам. 

Одно из исследований, которое он упоминает, было исследование Брауна и Харрис, опубликованное в 1978 году: они провели глубинные интервью с огромным количеством женщин из одного из рабочих районов Лондона. В одной группе интервьюируемых было 114 женщин, у которых был диагноз “депрессия”, а в другой — 344 женщины без диагноза “депрессия”. При этом жизненные условия, уровень образования и дохода, распределение по возрасту, семейному положению и т.п. были примерно одинаковыми. Исследователи ставили себе задачу узнать, что отличает группу людей с депрессией от людей без депрессии. Они обнаружили, что в группе с депрессией у 68% респонденток в течение последнего года было тяжелое жизненное событие, сопряженное с утратой чего-то/ кого-то значимого. В группе без депрессии такое событие было у 20% ответивших. Также в группе женщин с депрессией втрое чаще, чем в группе женщин без депрессии, присутствовал какой-то значимый хронический стрессор (например, наличие у кого-то в семье хронического заболевания и т.п.). Когда исследователи взяли выделили подгруппу женщин, у которых был и значимый хронический стрессор, и тяжелое событие, сопряженное с утратой, в течение последнего года, обнаружилось, что в этой подгруппе депрессия была у 75% респонденток. 

Среди женщин, у которых был диагноз “депрессия”, некоторым был поставлен диагноз “реактивная депрессия” (т.е. возникающая вследствие тяжелых жизненных событий), а некоторым был поставлен диагноз “эндогенная депрессия” (возникающая вследствие дефекта какого-то нейрофизиологического механизма). Браун и Харрис сравнили, есть ли какие-то различия в количестве хронических стрессоров и утрат в личной истории этих двух подгрупп, и обнаружили, что значимых различий нет. 

Еще они решили посмотреть, что есть такого в жизни женщин, у которых нет депрессии, чего нет у женщин, живущих с депрессией. И оказалось, что это (…та-дамм!) социальная поддержка: дружеский круг, включенность в сообщество, наличие поддерживающего партнера. Одиночество и социальная исключенность, а также запертость в браке с неподдерживающим партнером оказались очень важными факторами депрессии. 

Дальше Хари пишет о семи депрессогенных факторах “утерянных связей” (оторванности от чего-то важного) и семи способах их восстановления, выступающих как практики антидепрессии. Он говорит, что это, скорее всего, не исчерпывающий список, и не у всех людей, у которых есть депрессия, присутствуют все факторы “утерянных связей”. 

  1. Оторванность от ощущения осмысленности на работе. Хари приводит данные опросов 2011-2012 года; миллионы сотрудников организаций из 142 стран отвечали на вопрос, увлечены ли они своей работой. Знаете, сколько людей, работающих в организациях, отвечают, что увлечены своей работой? Тринадцать процентов (13%). Если 87% не увлечены или совершенно не увлечены своей работой, это же не они такие безмозглые равнодушные лентяи, наверное. Возможно, есть что-то в устройстве самого рабочего процесса? Хари цитирует исследование Майкла Мармота о связи уровня хронического стресса с возможностью принимать решения о собственной работе. Мармот с коллегами обнаружили, что чем меньше у сотрудника возможности влиять на содержание и процесс своей рабочей деятельности, тем чаще встречаются заболевания, связанные со стрессом. Большая ответственность с большой возможностью влиять на обстоятельства — это, как оказалось, меньший стресс, чем маленькая ответственность без возможности влиять на обстоятельства. Еще один фактор, способствующий хроническому стрессу — игнорирование со стороны власть предержащих, отсутствие признания усилий и заслуг, отсутствие связи между вложенными усилиями и получаемым вознаграждением. 
  1. Оторванность от человеческого контакта (одиночество). Хари цитирует исследования Джона Качоппо и др., показывающие, что в состоянии одиночества уровень стресса сопоставим с уровнем стресса, который испытывают люди, подвергающиеся физическому нападению. Было неоднократно показано, что усугубление чувства одиночества оказывается причиной усугубления тревоги, хронического стресса и депрессии. Это “нисходящая спираль”, потому что стресс, тревога и депрессия усугубляют одиночество. Но одиночество первично. Индивидуализм и автономия (“взрослый человек обязан со всем справляться самостоятельно”) не являются естественным и здоровым человеческим состоянием. При этом одиночество — это не только и не столько физическая изолированность от людей; это ощущение непринадлежности к сообществу, объединенному общими ценностями и общими интересами, ощущение вырванности из сети взаимной заботы, ощущение невозможности разделить с теми, кто рядом, нечто важное. Хари пишет об Интернет-зависимостях как о способе получить общение и признание хоть в каком-то виде — на фоне оглушающего одиночества, тревоги и стресса в реальной жизни. “Технологии с экраном в качестве посредника не дают нам то, что действительно требуется людям”. 
  1. Оторванность от значимых ценностей. Хари цитирует исследования Тима Кассера, в которых обнаруживается, что чем более значимое место занимает материальное потребление и другие формы внешнего подкрепления (слава, статус, успех; а также состязание с другими по этим параметрам) в системе ценностей человека, при прочих равных условиях, тем больше он склонен к депрессии. Как правило, достижение целей, связанных с внешней мотивацией, обретением чего-либо материального или “статусного”, не приводит к улучшению настроения; в то время как достижение целей, связанное с внутренней мотивацией и ощущением осмысленности, созидания, вовлеченности в отношения, приводит к существенному улучшению настроения. Чтобы не поддаваться давлению рекламы, пытающейся внушить нам, что нас сделает счастливыми новый гаджет, игрушка, автомобиль, пластическая хирургия и т.п., приходится прикладывать специальные усилия. Кому-то выгодно, чтобы мы забывали о многом другом, погрузившись в гонку за деньгами и статусом. Особенно уязвимы по отношению к рекламе дети и подростки. 

“Представьте, что я посмотрел рекламу и она донесла до меня: «Йоханн, ты в порядке. Ты хорошо выглядишь. Ты хорошо пахнешь. Ты симпатичный. Люди хотят быть рядом с тобой. Теперь у тебя достаточно вещей. Тебе больше ничего не нужно. Наслаждайся жизнью». Это будет так приятно для меня. 

А с точки зрения рекламной индустрии это будет самой плохой рекламой в истории человечества. Ведь я не захочу пойти в магазин или метнуться к компьютеру, чтобы что-то купить и сделать в угоду моим нездоровым ценностям”. (стр. 206).

  1. Оторванность от себя, вызванная травмирующим опытом, пережитым в детстве. Тут Хари обращается к исследованию неблагоприятного детского опыта, проведенного В.Фелитти и Р.Анда на выборке в 17000 человек (очень подробно об этом исследовании и его результатах написала Донна Джексон Наказава в книге “Осколки детских травм”). Показано, что чем больше факторов неблагоприятного детского опыта было у человека, тем выше вероятность возникновения депрессии (в том числе, есть страшноватенькие корреляции между этими баллами и количеством полученных человеком рецептов на антидепрессанты). Побеседовав с Фелитти, Хари столкнулся кое с чем, о чем многие годы старался не вспоминать (в детстве его избивали и душили электрическим проводом); эти воспоминания заставили его многое пересмотреть в своем отношении к жизни, которое он считал само собой разумеющимся. “Когда человек страдает, надо спрашивать его не “что с тобой не так”, а “что с тобой случилось””. 
  1. Оторванность от уважения и признания. Люди, подвергающиеся маргинализации и притеснению, живут в условиях хронического стресса, и у них чаще возникает депрессия. В особенности, если им демонстрируют, что выступать за свои права бессмысленно и чревато жестокими наказаниями. Люди, получающие от социальных систем сообщение “ты ничего не значишь, твои ценности и предпочтения ничего не значат”, живут в депрессогенных условиях (в особенности, если при этом есть постоянная “смысловая фрустрация” из-за столкновения с лицемерием и несправедливостью, граничащими с абсурдом). В обществах, где есть большой разрыв между “элитами” и “плебеями”, депрессия встречается гораздо чаще, чем в эгалитарных обществах. Депрессия — не личная индивидуальная проблема, а следствие определенного социального устройства. 
  1. Оторванность от природы. Показано, что жизнь в техногенном урбанистическом ландшафте без зелени — мощный депрессогенный фактор, тогда как погружение в природу снижает уровень стресса и ослабляет проявления депрессии. Однако ни одна фармкомпания не будет финансово поддерживать исследования погружения в природу, поэтому их существенно меньше, чем тех исследований, которые фармкомпании поддерживают. 
  1. Оторванность от безопасного будущего, полного интересных возможностей. Депрессия связана с отсутствием временнОй перспективы, невозможностью “удержать свой жизненный проект” и отсутствием предпочитаемого будущего — при этом не только на индивидуальном уровне, но и на более широких социальных уровнях. Хари ссылается на исследования распространенности самоубийств в сообществах коренных народов Канады. В этих исследованиях было обнаружено, что количество самоубийств обратно пропорционально распространенности и эффективности социального самоуправления: чем больше сообщества могут сами определять свое предпочитаемое будущее, тем меньше самоубийств. Отсутствие существующего на уровне социума предпочитаемого возможного будущего, созданного самими членами социума, насильственно ввергает людей в “режим выживания”, т.к. реализовывать мечты нет возможностей. Чем больше неопределенности (контингентности) в нашем будущем, тем более уязвимыми мы становимся по отношению к депрессии. 

Хари приходит к выводу, что депрессия — это естественный и осмысленный ответ целостного человека на обстоятельства, принуждающие его отказываться от собственной целостности. 

Отправившись в Камбоджу, Хари выяснил, что камбоджийцы не покупают антидепрессанты. В их представлениях подавленность и неспособность представить себе хорошее будущее не лечатся таблетками. Если кто-то в общине начинает страдать от подобных переживаний (например, когда человек подорвался на мине и не может больше заниматься привычной работой на ферме), община собирается и находит решение, обеспечивая человека возможностью для другой, посильной ему работы (в книге приводится пример с покупкой коровы). В качестве антидепрессанта выступает поддержка сообщества. Бывший земледелец, оставшийся без ноги, не мог сам купить себе корову, т.к. у него не было на это денег, и он был слишком подавлен, чтобы мочь самостоятельно придумать такое решение. 

Хари в течение трех лет посещал берлинский район Котти, заселенный мусульманскими иммигрантами, сквоттерами левых политических взглядов, и представителями ЛГБТ-сообщества. Эти люди сплотились в ситуации повышения арендной платы, когда одна пожилая турчанка, прикованная к инвалидному креслу, сообщила о своем намерении совершить самоубийство, если ее вынудят выселиться из квартиры. Опыт этих людей оказался примером того самого “рая, построенного в аду”, о котором пишет Ребекка Солнит. Многие, став “общественными людьми”, обнаружили, что депрессия отступила.

Практики антидепрессии по Йоханну Хари:

  1. Восстановление связи с людьми. Стремление к счастью приводит к счастью, если ты стремишься к счастью не только для себя одного, но для группы или сообщества, к которым ты принадлежишь. Самопомощь в случае депрессии — тупиковый ход. Срабатывает взаимопомощь. С кем вы объединены общим опытом, общими заботами, общими ценностями? Как сделать хотя бы маленький шаг, чтобы найти их, найти сообщество или создать его? Что вы можете сделать для сообщества, какой вклад внести (сколь угодно малый, чуть-чуть — считается)?
  1. Рецепт на просоциальную активность (social prescribing). Хари описывает один британский эксперимент в рамках “психиатрии сообществ” (в центре “Bromley-by-Bow”); людям, обращавшимся за помощью по поводу душевного страдания, прописывали один из ста вариантов просоциальной волонтерской активности. Одним из вариантов было благоустройство пустыря, который жители района именовали Dogshit Alley. Двадцать с небольшим “пациентов” оказались объединены в команду, у которой был куратор из сотрудников центра психосоциальной помощи. Но ответственность за планирование и реализацию благоустройства лежала на самих “пациентах”. Участникам проекта пришлось с нуля много узнать о садоводстве и ландшафтном дизайне, они вложили в работу много месяцев, встречаясь дважды в неделю, и за время работы много узнали друг о друге и использовали имеющиеся у них ресурсы, связи и умения, чтобы помогать друг другу. Куратор фасилитировал обсуждения, но не занимал позицию лидера. 

В этом центре практикуется комплексный подход к лечению депрессии; антидепрессанты иногда применяются, чтобы снизить интенсивность переживаний страдания, но в небольших дозах и на короткий срок, и они никогда не являются единственным средством лечения депрессии. 

“Человек в депрессии находится в очень темном месте. Если врач сможет передать ему вкус выздоровления, даже совсем немного, каплю надежды, это очень важно. И никогда не известно наперед, из чего зародится надежда. 

Поэтому он предоставляет им большой выбор маленьких шажков, которые они могут предпринять на пути” (стр. 396) 

  1. Восстановление полномочий и принятия решений на работе. Хари рассказывает историю магазина “Baltimore Bicycle Works”, организованного не по обычному принципу “владелец (+ управляющий) + подчиненные”, а по принципу демократического кооператива. Радикальное изменение структуры организации изменило отношение сотрудников к своей работе. К тому же, есть исследования, что бизнес, выстроенный по такой модели, устойчивее и приносит больше прибыли, чем традиционная иерархическая модель. 

“Когда у человека нет права голоса на работе, она становится мертвой и незначимой для него. Но когда человек контролирует ее, он может начать наполнять ее смыслом. Работа становится интересной. И если есть что-то такое в ней, что угнетает, можно обсудить, как исправить это или поменять ее на более значимую. У человека есть все шансы быть выслушанным”. (с.416)

  1. Восстановление связи с ценностями. Хари описывает эксперимент, в котором группе взрослых и подростков было предложено занять критическую рефлексивную позицию по отношению к рекламе и ценностям материалистического стяжания/ потребления, а также заняться прояснением ценностей, действительно важных для них, и принять на себя обязательство искать способы воплощения этих ценностей. В результате было обнаружено, что у людей, прошедших эту программу, значительно повысилась степень удовлетворенности жизнью. 
  1. Восстановление способности радоваться за других. Хари пишет об исследованиях эффективности практик осознанности и сострадания для лечения депрессии: эти практики существенно снижают вероятность возникновения новых депрессивных эпизодов (об этом можно почитать в книгах Уильямса и др. “Выход из депрессии” и Тары Брах “Радикальное сострадание”). Также Хари пишет о воздействии трансцендентального опыта: этот опыт создает уникальный эпизод переживания свободы и включенности в большее целое, интенсивный, запоминающийся, дающий впоследствии опору для принятия решений в повседневной жизни. Но если не принимать решения и не восстанавливать связи с тем, что важно, даже трансцендентальный опыт не защищает от возвращения депрессии. 
  1. Исцеление последствий неблагоприятного детского опыта. Показано, что когда мы рассказываем или записываем историю того, что случилось с нами, как это воздействовало на нас, и как мы пытались справляться, у нас может существенно улучшиться здоровье, как соматическое, так и психическое. 
  1. Восстановление связи с предпочитаемым будущим

“Всем попыткам преодолеть депрессию и тревогу мешает еще одно обстоятельство. Кажется, оно крупнее, чем все, на которые я уже ссылался. Если вы попытаетесь восстановиться способами, которые я описал: скажем, организовать сообщество, демократизировать рабочее место или начать исследовать свои внутренние ценности, – вам понадобится время и уверенность. 

Но нам постоянно не хватает ни того, ни другого. Большинство людей постоянно работают и не уверены в будущем. У них иссякли силы, и они чувствуют, как год от года увеличивается давление на них. Трудно присоединиться к большой борьбе, когда дотянуть до конца дня – уже битва. Просить людей взять на себя больше, когда они уже истощены, кажется почти насмешкой”. (с.490)

Хари рассказывает об эксперименте в канадском городке Дофин, где горожанам был на три года гарантирован безусловный базовый доход. Подобная уверенность в завтрашнем дне привела к тому, что, пока шел эксперимент, депрессия среди жителей этого городка встречалась несколько реже. “В настоящий момент – это отдаленная цель. Но любое цивилизованное предложение начиналось как утопическая мечта”. Но если человеку в депрессии создать возможность получить хотя бы оплачиваемый отпуск на несколько недель, это уже изменит для многих ситуацию, потому что даст передышку. 

В заключении книги Хари цитирует доклад ООН в 2017 году:

“Организация Объединенных Наций в своем официальном заявлении по случаю Всемирного Дня здоровья в 2017 году сообщала, что «доминирующий биомедицинский нарратив депрессии основан на предвзятом и выборочном использовании результатов исследований». Такой подход «причиняет больше вреда, чем пользы, подрывает право на здоровье и должен быть запрещен». Существует «растущая доказательная база» того, что депрессия имеет более глубокие причины, утверждают в ООН. Поэтому, несмотря на некоторую положительную роль медикаментов, нам нужно прекратить их использование «для лечения случаев, связанных с социальными проблемами». Нам нужно переключиться с темы «химического дисбаланса» и сосредоточиться на теме «дисбаланса власти».” (с. 513-514). 

Он продолжает:

“Вот почему я считаю, что мы не должны говорить о решении проблем депрессии и тревоги только через индивидуальные изменения. Говорить людям, что решение заключается главным образом в корректировке их собственной жизни, было бы отрицанием того, чему я научился в этом путешествии. Как только вы поймете, что депрессия в значительной степени коллективная проблема, вызванная чем-то, что пошло не так в нашей культуре, становится очевидным, что решения должны быть в значительной степени коллективными. Мы должны изменить жизнь общества так, чтобы больше людей почувствовали себя свободными для изменения своей жизни”. (c.521) 

“По определенной причине глубокая скорбь и депрессия […] имеют одинаковые симптомы. Депрессия, как я понял, сама по себе является формой скорби по всем связям, которые нам нужны, но которых у нас нет”. (c. 519) 

“Нам нужно прекратить пытаться заглушить эту боль, заставить ее замолчать или искать в ней патологию. Вместо этого нам нужно прислушиваться к ней и отдавать ей должное. Только когда сделаем это, мы сможем проследить за ней и найти ее источник. И только так, увидев ее истинные причины, мы сможем начать преодолевать ее”. (с.524)

Как доктор Гордон предлагает работать с последствиями травмирующего опыта?

Книгу “Трансформация травмы”, которую я сейчас слушаю, написал доктор Джеймс С. “Джим” Гордон (раньше я писала про его книгу о депрессии, “Возвращаясь в поток жизни” (“Unstuck”)). Доктор Гордон довольно долго работал в правительстве США в составе комитета по вопросам альтернативной медицины, работал с острой и шоковой травмой, а также с последствиями длительных травмирующих обстоятельств в “горячих точках” — в местах вооруженных конфликтов и природных катастроф. Его работа отличается интегративностью; в том числе, он хорошо ориентируется как в самых современных научных данных, так и в традиционных способах исцеления, принятых в культурах коренных народов. 

То, что с нами происходит сейчас, может оказываться особенно болезненным, когда попадает нам в уязвимое место, туда, где прежде у нас уже была травма. Актуальные события могут всколыхнуть воспоминания о прошлом, от которых мы старательно пытались отгородиться, — воспоминания о том, как когда-то мы подверглись насилию, отвержению или игнорированию, как какие-то наши ценности были поруганы. Ситуации, которые сейчас будоражат нас, бередят раны и вызывают боль, тем самым бросают нам вызов: пересмотреть и исцелить эти ситуации из прошлого, вернуть себе силу, которая тогда была отнята у нас; дать себе заботу, которой нам тогда не хватило. И перенести сокровища, обретенные в процессе исцеления прошлого, в настоящее, чтобы они стали опорой для нас, чтобы мы могли совершать разумные и мудрые поступки, защищать и взращивать то, что ценно для нас. 

В первой главе д-р Гордон рассказывает о разных видах травмирующего опыта, о его широкой распространенности, но также и о том, что последствия травмы можно преодолеть, это не приговор, и что травма может вести к посттравматическому росту, пробуждать нас к проживанию более осмысленной и насыщенной жизни, в контакте с другими людьми и Чем-то Большим, чем мы сами. 

Во второй главе он рассказывает о нейробиологии стресса и травмы, о роли различных мозговых структур, о роли автономной нервной системы, различных гормонов и нейротрансмиттеров. Также здесь он упоминает исследования неблагоприятного детского опыта (АСЕ). Доктор Гордон говорит об интеграции, нейропластичности, работе с руминациями и с диссоциированными воспоминаниями. Он говорит о выстраивании целостной личной истории, которая была разорвана травматическим опытом; о работе с негативными заключениями об идентичности, к которым приводит травма. 

Это первая книга о работе с травмой, которая мне попалась, в которой автор подробно рассказывает о воздействии травмирующего опыта на желудочно-кишечный тракт и процессы пищеварения, и связывает возникающие там нарушения с нашими психическими проблемами. Он говорит о нарушении регуляции ощущений голода и насыщения; о нарушении восприятия вкуса пищи; о нарушениях процессов жевания и глотания; о нарушениях работы нижнего сфинктера пищевода, приводящих к выплескиванию содержимого желудка в пищевод (т.е. к “изжоге”), — тут он подчеркивает, что слабость нижнего сфинктера пищевода не связана с кислотностью желудка, и “изжога” бывает не только при повышенной кислотности, но и при пониженной; он говорит о том, что снижение кислотности желудочного сока — достаточно частое явление в ситуациях стресса, приводящее к неполному перевариванию белковых последовательностей; недостаточная кислотность желудка пагубно влияет на все “нижележащие” этапы пищеварения, всасывания и усвоения питательных веществ. Доктор Гордон говорит о нарушениях структуры и функций эпителия тонкого кишечника, включая нарушение работы плотных соединений и повышение проницаемости барьерных эпителиев. Он говорит и о воздействии стресса на микробиом. 

Доктор Гордон подробно рассказывает о роли “утешительной еды” (особенно сладкого, мучного и junkfood) в совладании со стрессом, и о том, как эти — далеко не лучшие — виды еды пагубно влияют на способность мозга к адаптации, и как создается “порочный круг” дезадаптации. 

В третьей главе доктор Гордон рассказывает о медитации, о ее воздействии на нервную систему. Он рассказывает, как на организм влияют дыхательные практики, в том числе практика “мягкий живот”, которую он считает фундаментальной и все свои программы всегда начинает с нее. Эта практика приводит в баланс симпатическую и парасимпатическую нервную систему (в ситуациях хронического доминирования симпатической). Доктор Гордон рассказывает, как сочетать практику мягкого дыхания с практикой сканирования тела; он говорит о важности регулярной практики и о важности безопасного пространства для медитации, о важности техники безопасности при использовании медитативных практик, если у вас был опыт травмы. Все подобные практики, утверждает доктор Гордон, приводят к освобождению ума и проживанию внутренней просторности, усилению осознанности и сочувствия себе. Он говорит о важности неформальной практики, привнесения внимательности в повседневные повторяющиеся действия, которые обычно мы выполняем “на автопилоте”. 

Травма, как и любая другая проблема, пытается заставить нас поверить, что кроме нее в жизни ничего нет, что мы абсолютно беспомощны и бессильны, и что то ужасное, что сейчас происходит, не закончится никогда. Доктор Гордон говорит о важности поиска и создания исключений из этой истории, моментов, когда мы вырываемся из-под власти этого внушенного ужаса и беспомощности (в нарративной практике это называется “уникальными эпизодами”. – ДК). Дыхательные практики, которые помогают хотя бы ненадолго ослабить ощущение опасности и незащищенности, создать ощущение покоя и безопасности, являются одним из средств создания подобного рода исключений.

Травма пытается лишить нас надежды. Надежда — внутреннее ощущение, что, чтобы с нами ни происходило, это будет иметь смысл и чему-то послужит. Это ощущение авторства собственной жизни, способности на что-то повлиять, направить что-то к лучшему. Травма пытается лишить нас этого ощущения, лишить нас доступа к переживанию надежды, поэтому нам нужно что-то специально делать, чтобы укреплять, восстанавливать и поддерживать контакт с надеждой. Доктор Гордон говорит, что именно надежда помогает людям исцеляться в тех случаях, когда работает плацебо. Он также говорит, что люди, которые могут поддерживать контакт с надеждой, менее склонны к тотально-негативным описаниям собственной идентичности, в том числе после ситуаций провала или неудачи. Они не воспринимают провал или неудачу как проявление собственной неотъемлемой внутренней дефектности. 

В главе, посвященной восстановлению контакта с надеждой, доктор Гордон рассказывает о методике “Три рисунка” (первый — нарисовать самого себя; второй — нарисовать самого себя и свою самую большую проблему; третий — нарисовать себя в ситуации, когда самая большая проблема перестала оказывать такое сильное пагубное воздействие). Это трансовая техника; на каждый рисунок дается меньше 5 минут. Дальше мы смотрим, что выступает на первый план в каждом рисунке и что меняется от одного рисунка к другому. 

В следующей главе доктор Гордон рассказывает про динамическую экспрессивную медитацию, которую он называет “тряска и пляска” (shaking and dancing). Он упоминает, что животные, выходя из опасной ситуации, “протряхиваются”, прежде чем двигаться дальше. Он отмечает, что травма оставляет нас в состоянии ригидности (см. у Дэна Сигела — оптимальное состояние интеграции находится между Сциллой ригидности и Харибдой хаоса). Приглашая людей в динамическую медитацию, доктор Гордон тем самым резко переводит систему в состояние хаоса; по завершении этого, система, пусть и ненадолго, проходит через состояние баланса между ригидностью и хаосом. Динамическая медитация состоит из трех частей. Первая — 5-6 минут интенсивной тряски всем телом под ритмичную инструментальную музыку; потом несколько минут неподвижности, чтобы восстановить дыхание, прислушаться к себе, к тому, какие чувства, ощущения и мысли всплывают и оказываются в фокусе. Третья часть — еще несколько минут под другую музыку двигаться так, как хочет тело, закрыв глаза, выражая те переживания, которые сейчас всплыли на поверхность. После этого можно сделать запись в дневнике, запечатлевая этот опыт, чтобы потом можно было вернуться к нему.

(продолжение следует)

Как Ариэль Шварц предлагает работать с комплексным посттравматическим расстройством (К-ПТСР)? (часть первая)

Несколько недель назад я писала про “карту исцеления”, которая сложилась в результате чтения книг Донны Джексон Наказавы и Бессела ван дер Колка.

Сегодня (и завтра) я хочу посмотреть, что может добавить к этой карте книга Ариэль Шварц о комплексном посттравматическом расстройстве

Это, по сути, рабочая тетрадь для ориентировки в возможностях исцеления для тех, кто вырос в ситуации, где было много неблагоприятного опыта, и получил травму развития. 

Рассказывая истории клиентов, Ариэль Шварц предлагает читателю занять свидетельскую позицию и записывать всплывающие в ответ на это мысли, чувства и ощущения, тем самым помещая их в фокус внимания и используя письменную речь, чтобы из “комка” ощущений выстроить линейное последовательное рассуждение и историю. Это помогает обнаружить существующие в ней “лакуны” и противоречия. 

Ариэль Шварц подчеркивает важность формирования новых привычек, необходимых для того, чтобы можно было ими заменить стихийно сформировавшиеся реакции и автоматизмы, защищающие нас от крайне дискомфортных переживаний и состояний, связанных с опытом травмы. 

Мы движемся от “я могу быть только таким, потому что у меня было такое прошлое”, к “я могу выбирать, что мне сейчас делать и каким быть, потому что я хочу вот такое настоящее и такое будущее”.

Она описывает, какие именно факторы и сочетания факторов могут у некоторых людей приводить к возникновению К-ПТСР, и предлагает обратиться к автобиографическим воспоминаниям и семейной истории, чтобы лучше понять контекст, в котором происходило развитие человека. 

В случаях К-ПТСР очень важно, чтобы исцеление травмы, полученной в значимых отношениях, тоже происходило в отношениях (с терапевтом индивидуально и, возможно, с другими членами терапевтической группы). Книга для самостоятельной работы не заменит значимые отношения, но может помочь сориентироваться в том, какие виды терапии полезны при К-ПТСР. Ариэль Шварц перечисляет следующие направления: когнитивно-поведенческая терапия, диалектическая бихевиоральная терапия, десенсибилизация посредством движений глаз (EMDR), соматические терапии травмы (подходы Питера Левина и Пэт Огден), терапия внутренних семейных систем (IFS), терапия принятия и ответственности (АСТ), нарративная экспозиционная терапия (…это не то же самое, что нарративная терапия, созданная М.Уайтом и Д.Эпстоном. – ДК). Она также привлекает поливагальную теорию Стивена Порджеса для объяснения изменений в реакции на стрессовые события, присутствующих у людей с К-ПТСР. 

Она описывает значимость медитации и практики осознанности (в том числе структурированных практик, таких, как MBSR), дыхательных упражнений, релаксации и йоги как компонента многих терапевтических подходов к лечению К-ПТСР. Цель — научиться распознавать у себя состояния гипервозбуждения и гиповозбуждения и возвращаться в “окно толерантности” к стрессу. 

Ариэль Шварц отмечает эффективность нейрообратной связи как одного из возможных способов лечения К-ПТСР (…вот это я видела своими глазами, и это было поразительно. – ДК).

Она отмечает значимость позитивно-психологической ориентации на сильные стороны, ценности и умения для восстановления того, что может быть названо “надежной территорией идентичности” (вношу сюда термин из нарративного подхода. – ДК). 

Она перечисляет необходимые условия готовности к работе с болезненными переживаниями из прошлого и сложности, которые могут возникнуть в этой работе. Чтобы мочь работать с опытом травмы в прошлом, важно, чтобы в настоящем было достаточно безопасности и устойчивости. Если их пока нет, важно в первую очередь работать над тем, чтобы они появились; укреплять здоровье, толерантность к стрессу и жизнестойкость, организовывать необходимую помощь и поддержку сообщества. 

Она описывает трехфазный подход к работе с К-ПТСР: (1) настройка на переживание безопасности и работа с симптомами избегания; (2) работа с интрузивными симптомами; (3) работа с симптомами депрессии.

Симптомы избегания — это, в частности, отрицание прошлого и его влияния, подавление чувств, умаление переживаемого дистресса или “самообезболивание” при помощи злоупотребления веществами, едой или иными зависимостями. Все это — способы защититься от невыносимого дискомфорта, возникшие, когда человек не получал достаточной защиты и поддержки, “за неимением лучшего”. 

Симптомы — это, в первую очередь, информация, и существенная часть работы исцеления состоит в укреплении позиции открытости, внимательности, неосуждения и любопытства, чтобы мочь получить и понять эту информацию. Ариэль Шварц рассказывает читателям о практике радикального принятия (с ней можно познакомиться в книгах, программах и записях Тары Брах). При этом важна равностность в любознательном отношении к переживаниям любой эмоциональной окраски (никакие из них не “лучше” и никакие не “хуже”, они возникают и проходят, как волны или перемена погоды). 

Готовясь избавиться от прежних неэффективных защитных паттернов, надо понять, какими полезными привычками их можно заменить (это могут быть, например, дыхательные практики, центрирование, заземление, визуализации, практики принятия, медитация, физические упражнения, или письменные практики, обращение за помощью и поддержкой к другу или терапевту, погружение в природу, расхламление и упорядочение своей среды обитания). Вот возникает ситуация-триггер, “автопилот” направляет нас в сторону привычных способов почувствовать себя как бы лучше, но мы хотим, чтобы эта ситуация-триггер (а лучше даже — “сигналы о ее приближении”) запускали другую последовательность действий. 

Ариэль Шварц подчеркивает важность создания в жилище “уголка покоя и восстановления”, физического воссоздания в нем элементов воображаемого “безопасного места”, которое рекомендуется представлять себе во многих терапевтических подходах. Очень важно понять, какие именно сенсорные впечатления (цвета, текстуры, запахи, звуки) создают у вас ощущение “ах, как же тут хорошо, спокойно и безопасно” (…тут я думаю о “санатории антидепрессии и о Пинтересте как могущественном средстве подбора и коллекционирования таких образов. – ДК).

Также она подчеркивает важность привлечения “союзников”, важных поддерживающих фигур, реальных или воображаемых (в рамках того, что в нарративной терапии принято называть “жизненным клубом”. – ДК). 

(продолжение следует)

Как развивать сочувствие себе? (опыт Донны Джексон Наказавы)

Выполняя вторую часть задания Триш Магьяри, Донна Джексон Наказава вспомнила, как после смерти отца и последовавшей за этим психической болезни матери она, двенадцатилетняя девочка, представляла себе, как внутри строит стену из красного кирпича, кирпич за кирпичом, отгораживаясь от всего, что причиняет боль. В этом склепе она была одна с обидой, чувством покинутости, гневом, страхом и отчаянием, но стена позволяла ей этого не чувствовать. Единственное, что она чувствовала в этом всем, — что ей очень одиноко.

Когда она рассказала Магьяри об этом, та сказала:

— Эта стена спасла тебе жизнь. Это было лучшее из того, что было тебе на тот момент доступно. Важно признать вклад этой стены и поблагодарить ее за то, как она защищала тебя тогда.

— Но вот эти сердитые и обиженные мысли, которые вертятся по кругу, — сказала Д.Дж.Н., — они сейчас мне ничем не помогают. Они как будто забивают собой речь моей души.

— А ты могла бы в нескольких словах описать, какая она, речь твоей души? Про что она?

— Любовь. Творчество. Горе.

Магьяри рассказала Д.Дж.Н., что тем из нас, кто склонен защищать себя от сильных чувств посредством интеллектуализации, достаточно легко сделать первый шаг в практике медитации — начать замечать, как скачет и мечется наш ум. Но в силу нашего прошлого опыта у нас может не хватать сочувствия себе, чтобы сделать необходимый второй шаг. Второй шаг — это сострадание к тому, как работает наш ум, к тому, какие мысли возникают в нем, к тому, как мы злимся, беспокоимся, ревнуем, оказываемся в тех или иных навязчивых состояниях. Чтобы у нас получалось медитировать, наша способность к сочувствию себе должна быть настолько же сильной, как и способность к самонаблюдению.

Но если наш мир распадается на куски, пока мы еще маленькие, если нам приходится справляться с тяжелыми обстоятельствами, которых мы не понимаем и на которые не можем повлиять, когда рядом нет взрослых, которые могли бы нам помочь разобраться, что произошло, предложить нам безусловную любовь, помочь понять и выразить горе и бессилие, которые мы чувствуем, — тогда мы переходим в модус выживания. И часто начинаем верить, что все эти плохие вещи случились с нами потому, что мы их заслужили, — потому что с нами самими фундаментально что-то не так. 

Если, когда мы были маленькими, с нами рядом не было человека, который мог бы утешить нас, отнестись к нам с теплом, добротой и сочувствием, — нам негде было этому научиться тогда.

Но что же делать теперь?

На неделю, оставшуюся до структурированной программы практики внимательности для снижения стресса, Магьяри дала Д.Дж.Н. следующие задания:

1. Когда замечаешь, что разум прокручивает пленки с записями сердитых и обиженных мыслей, обращай внимание, на какой скорости он их прокручивает. Куда указывает стрелка спидометра разума?

2. Обозначай эти прокручивающиеся в голове мысли как “старые привычки мышления”.

3. Подбери слова, которые хорошо описывают, какие именно это привычки. “Злоба”, “обида”, “жалость к себе” и т.п. Называй их вслух. Называй вслух возникающие чувства: “это раздражение”, “это усталость” и т.п.

4. Отслеживай, есть ли второй слой — отношение к чувствам: например, “самообвинение за то, что чувствуешь то, что не должна чувствовать”.

5. Если есть, отвечай на эту “вторую стрелу”, которая тебя ранит, словами, которые утешают и смягчают боль.

6. Возвращайся в “здесь и сейчас”, используя свой якорь внимательности (у Д.Дж.Н. это было дыхание).

Найти слова, которые утешают и смягчают боль, Д.Дж.Н. оказалось совсем не просто.

— А что ты делаешь для друзей, когда у них в жизни тяжелый момент? — спросила Магьяри.

— Я даю им понять, что я их люблю.

— А как?

— Я приглашаю их рассказать мне, что происходит. Я слушаю. Я даю им понять, что я их люблю и хочу понять. Я разворачиваю к ним свое сердце, как ухо, чтобы внять, впустить в себя.

— А к самой себе ты можешь развернуться вот так же, с любовью?

Д.Дж.Н. заплакала.

— Попробуй положить руку на сердце, вот так, и сказать себе слова, которые при этом приходят.

— “Прости меня”.

— Попробуй сказать “я тебя простила”.

“Откуда все эти слезы? Всего три слова, а такая буря?”

— Когда мы очень долго относимся к себе жестко и сурово, а потом в какой-то момент разворачиваемся к себе с любовью, — сказала Магьяри, — у нас может всплыть очень много горя, которое нам вначале трудно понять. На самом деле, не нужно сейчас пытаться понять, что это за горе и откуда оно. Оно не помешает практиковать внимательность. Чувствуешь сильные чувства — называй их, сталкиваешься со старыми привычками мышления — называй их, и вбрасывай во все это немного доброты к себе. Тренируй эту новую мышцу. Напиши “я тебя простила” на клейких листочках и наклей на все, на что дома часто падает взгляд.

***

Сказано — сделано. Д.Дж.Н. обклеила все клейкими листочками, но ей, как всегда, было очень интересно, как же это работает, если посмотреть с точки зрения нейрофизиологии. Она нашла исследование, где было показано, что если называть чувства словами, то активируются вентролатеральные зоны лобной коры — и снижается активность миндалины (внутренней “сигнализации”, которая “орет”, что все плохо, кругом враги и нельзя расслабляться). При этом снижается стрессовая реакция.

Вентролатеральные зоны лобной коры развиваются в предподростковом и подростковом возрасте, когда мы общаемся с людьми и пытаемся понять, что при этом происходит с нами — и с ними. То, насколько развиты эти области, зависит от окружения, в котором растет человек, и от качества общения в этом окружении.

Наш мозг заточен эволюцией для того, чтобы выживать. А чтобы выживать, нужно хорошо распознавать угрозу. Мозг умеет это делать очень хорошо. И чем чаще мы сосредотачиваем внимание на том, где кто нам как навредил, как нам было больно и какие неприятности маячат впереди, тем надежнее связь между нейронами, отвечающими за ориентацию на негативный опыт.

Но мы можем — осознанно и произвольно — укреплять и другие связи между нейронами. То, на чем мы сосредотачиваемся, что переживаем и о чем думаем, меняет наш мозг — и дальше мы решаем жизненные задачи этим новым мозгом. Радость и удовольствие перестраивают наш мозг так, что нам становится проще успокоиться и верить, что мы справимся, что бы ни происходило вокруг и внутри нас. Мозг перестраивается все время — это именно то, что он по жизни и делает, — но мы можем ему помочь, обеспечивая его необходимыми полезными веществами и определенным образом направляя внимание.

Что можно сделать, чтобы ослабить бремя стресса, поддерживающее болезни? (взгляд Габора Мате)

Чем дальше читаю “Когда тело говорит “нет””, тем больше эта книга напоминает мне три другие: “Осколки детских травм” Донны Джексон Наказавы, “Тело помнит все” Бессела ван дер Колка и “Майндсайт” Дэниэла Сигела. Биография становится биологией. Когда у ребенка нет возможности получить помощь и защиту от взрослой поддерживающей фигуры, когда ребенок чувствует, что его с его чувствами и потребностями не видят, ребенок выживает, как может. Вот это вот внутреннее ощущение “тут никого нет, и не на кого положиться, поэтому придется приспособиться и как-то справляться с тем, что надо делать”. Доктор Мате — так же, как и Донна Джексон Наказава в книге “Лучшее новейшее лекарство” — говорит о значимости развития осознанности, понимания, что то, что было тогда, в прошлом, было в прошлом. А то, что происходит сейчас, происходит сейчас, и мы уже не дети, не настолько беспомощные и зависимые от окружающих, как раньше. У нас больше возможностей влиять на собственную жизнь, по крайней мере, по сравнению с тем, сколько их у нас было, когда мы были детьми. 

Доктор Мате пишет про ограничивающие убеждения, которые многие из нас, — тех, кому не досталось адекватного поддерживающего родительского внимания, — продолжают нести в себе. Эти ограничивающие убеждения исподволь руководят нашими решениями и поступками, определяя, в частности, ощущение “круто было бы так мочь, как другие могут, но я так не могу”. Вот некоторые из них: “Я должен быть сильным, нельзя быть слабым”. “Нельзя злиться”. “Если я буду проявлять гнев, меня не будут любить”. “Я отвечаю за всё (и за всех)”. “Я могу справиться с чем угодно”. “Во мне есть что-то такое, из-за чего меня невозможно любить”. “Я должна оправдывать свое существование, делая что-то полезное для других”. “Я заслуживаю заботы только тогда, когда мне совсем плохо”. Эти ограничивающие убеждения тоже являются источником хронического стресса. 

Доктор Мате говорит о том, что для того, чтобы ослабить бремя стресса, поддерживающее болезни, важно развернуться лицом к своей жизни, к тому, что не работает. Если тело говорит “нет” чему-то, чему я не в силах словами и поступками сказать “нет”, то чему именно? Где я отказываюсь от себя, от своей жизни? На что я обращаю недостаточно внимания? Что вышло из баланса? 

Но крайне важно, позволяя себе, наконец, задуматься об этом, делать это в контексте принимающих, поддерживающих человеческих отношений, чтобы не усугублялось ощущение “все плохо, и тут никого нет”. Это очень во многом про силу сообщества, про дружбу, про намеренное развитие способности видеть и слышать другого человека. Очень часто есть иллюзия, что если человек не жалуется и вроде как справляется, то он не нуждается во внимании и поддержке. Возможно, это фасад, хорошая мина при уж какой есть игре, одиночество как прОпасть. Невозможно построить мост с одной стороны. 

Это еще и про психотерапию, про пересмотр своей жизненной истории. Снова думаю о том, насколько рабочей именно в контексте того, что пишет доктор Мате, видится модель IFS (терапии внутренних семейных систем, где есть части-изгнанники, части-защитники и Селф, способное дать им сейчас то ощущение тепла, открытого и любознательного внимания, поддержки и защиты). 

У исцеления, согласно доктору Мате, есть семь составляющих:

 1. Принятие себя и сочувствие себе. Открытость и внимательность к своим переживаниям, без запрещения что-либо чувствовать, без осуждения. 

 2. Осознанность и эмоциональная компетентность. 

 3. В том числе, отдельным пунктом, умение отличать гнев, агрессию и протест от страха, тревоги, ощущения беспомощности и т.п. (с которыми ощущение гнева часто “склеено”). И конструктивно выражать несогласие и отказ. 

 4. Различание между своими чувствами и потребностями — и чувствами и потребностями других людей, и принятие решений с учетом этого различания. “Я делаю это потому, что я так решил_а, а не потому, что ситуация вынуждает меня и я не вижу выбора”.

5. Надежная привязанность, близкие, доверительные отношения и взаимная поддержка. Хотя бы один человек, с которым можно быть каким угодно или какой угодно, говорить о важном внутреннем без страха отвержения, без ощущения, что “надо быть удобной”. 

 6. Поступки, воплощающие авторство жизни, способность влиять на собственную жизнь. Пусть поначалу и сколь угодно малые. Пространство для самовыражения, для того, чтобы найти собственный голос. (Тут я думаю, в контексте “сколь угодно малого пространства для самовыражения”, про письменные практики; почему “написать историю о своей жизни с болезнью” может быть одним из шагов к исцелению. – ДК)

 7. Практики, церемонии и ритуалы, утверждающие собственную абсолютную ценность, право на существование и включенность в большее целое.

Что пишет Габор Мате о длящемся влиянии неблагоприятного детского опыта?

Прочитала еще 70 страниц из книги “Когда тело говорит “нет””. В целом, то, о чем пишет доктор Мате, перекликается с тем, о чем пишет Донна Джексон Наказава в книге “Осколки детских травм”, цитируя масштабное исследование В.Фелитти и Р.Анда: чем больше разного непредсказуемого токсического стресса было у человека в детстве и подростковом возрасте, тем больше вероятность, что у него будут развиваться самые разные заболевания. Доктор Мате подчеркивает, что одним из важных механизмов этого является нарушение работы оси гипоталамус-гипофиз-надпочечники, и фоновое невербализованное ощущение, что “ситуация так и не перестала быть неблагоприятной”. Также он пишет о значимости принятия себя, сочувствия себя и доброты к себе (или их отсутствия), о том, какую роль внутренний унижающий, жестокий и обесценивающий голос играет в поддержании ситуации хронического стресса. Он пишет о том, что для снижения стресса важны действия, выводящие организм за пределы неблагоприятной ситуации, или сколь угодно малые действия, повышающие ощущение контроля над ситуацией (в противовес ощущению беспомощности).  

Еще один очень интересный вопрос он ставит, но не дает на него ответа. Часто исследования лекарств проводят, сравнивая их эффективность с плацебо. И в группах людей, которые получают плацебо, некоторый процент пациентов (и порой не маленький) испытывает улучшение состояния. Но за счет чего? Каковы биопсихосоциальные механизмы этого? (ужасно интересно)

Что пишет Габор Мате о связи особенностей коммуникации, отношений, хронического стресса и рака?

Следующие несколько глав в книге Габора Мате “Когда тело говорит “нет”” посвящены раку. Он рассматривает один аспект: как существующие паттерны осознавания (или его отсутствия), выражения эмоций и взаимодействия с близкими людьми поддерживают хронический стресс, который, в свою очередь, “сбивает настройки” иммунной системы, которая начинает пропускать раковые клетки, а не устранять их, как ей и положено?

Тут, очевидно, нужен дисклэймер: это мнение доктора Мате, не отражающее мнение других врачей. Он не считает рак психосоматикой, а подчеркивает влияние неосознаваемого стресса на суперсистему “психика-мозг-эндокринная система – иммунная система”. Он не считает, что люди, заболевшие раком, “сами виноваты”, и не игнорирует другие факторы, влияющие на возникновение рака. Эти люди адаптируются наилучшим возможным образом. И они хорошие порядочные люди, запертые в сложной ситуации без достаточного количества поддержки.

Доктор Мате, опираясь в первую очередь на свой клинический опыт, анализирует, какие паттерны взаимодействия с родителями в детстве создают у людей те самые особенности стиля проживания и выражения эмоций и взаимодействия, которые оказываются характерны для рака.

Вкратце:

– Родитель (в первую очередь мама) не мог_ла дать ребенку достаточно внимания, контакта, любви, тепла и ощущения безопасности. Потому что не умела, негде было научиться, и/или потому, что другой член семьи требовал столько внимания, что детям его не оставалось (например, инфантильный абьюзивный супруг (вполне возможно, что алкоголик), которому жена должна стать всем вообще, включая матерью, иначе будут скандалы и побои). Или тираническая бабушка. И тут не мама виновата, а доминирующие дискурсы в социуме (патриархат, например) и коллективная трансгенерационная травма.

– Ребенок, не получая от родителя достаточной защиты и лидерской поддержки, включается в детско-родительские отношения так, чтобы “заслужить любовь” и “избежать наказания” (и получить хотя бы толику внимания). Если ты для родителей существуешь только тогда, когда ты, например, чемпион_ка в чем-то, значит, ты направляешь энергию именно туда, создавая разные защитные личностные структуры. “Если мое благополучие обусловлено тем, что я долж_на обеспечивать благополучие других людей (…например, делать так, чтобы страдающей маме-“мученице” было хоть насколько-то легче), то непонятно, где заканчиваются другие люди и начинаюсь я”.

Очень интересный вопрос ставит доктор Мате: когда мы становимся взрослыми, мы хотя бы теоретически знаем, что, кроме наших привычных паттернов поведения, есть и другие. Например, можно не терпеть, а сказать “со мной так нельзя”. Не дожидаться, что другой человек, может быть, когда-нибудь изменится, а развести руками и уйти. Или сказать “я тоже человек и я тоже хочу жить, а не только всех вокруг обслуживать и обеспечивать”. Или “получается, что я за всеми всегда исправляю результаты их раздолбайства и по***зма. Почему бы мне не дать людям самим испытать последствия своих поступков, а не пытаться их от этих последствий защитить”.

Но очень часто мы этого не делаем, даже когда понимаем, что это возможно. Бывает, что мы смотрим на тех, кто так поступает, со смесью зависти и осуждения (и осуждение этих людей нам нужно, чтобы чувствовать моральное превосходство своего выбора так не делать). Или, без осуждения, но все же с некоторой завистью, мы можем говорить себе: “Было бы круто так мочь, но я так не могу”.

И тут доктор Мате предлагает задуматься: что нам мешает? Чего мы боимся? Где и за счет чего мы не в безопасности? Иногда да, мы продолжаем жить в абьюзивной ситуации, из которой мы не можем выбраться, иначе как оставив в этом капкане какую-то важную часть себя. Иногда мы не можем выбраться из нее потому, что у нас нет сообщества поддержки. Иногда мы, стараясь быть хорошими родителями, пытаемся уберечь детей от резких жизненных перемен и испытаний (…а они потом, вырастая, предъявляют нам, что зря мы тогда такой выбор сделали). 

Доктор Мате признает всю сложность жизненных ситуаций, в которых оказываются люди, и не осуждает их выборы и решения, но подчеркивает, что осознание сложности ситуаций и сложности чувств, осознание своих желаний и потребностей, — это шаг в сторону эмоциональной компетентности, шаг прочь из состояния неосознаваемого хронического стресса.

Что такое эмоциональная компетентность и как она связана со стрессом?

Дальше в книге “Когда тело говорит “нет”” доктор Габор Мате пишет про эмоциональную компетентность и ее связь со стрессом. И это тесно связано с исследованиями Пеннебейкера, о которых я писала раньше: хронические болезни чаще всего развиваются у тех, кто пережил в детстве травмирующее событие или рос в неблагоприятных обстоятельствах, где его потребности игнорировались, и дальше никому не рассказывал об этом. Потому что было некому и потому что не мог, не имел слов для чувств. 

Что такое эмоциональная компетентность? 

“Это способность осознавать, распознавать и называть свои чувства в тот момент, когда мы их испытываем; таким образом мы осознаем, когда именно мы испытываем стресс. 

Это способность эффективно выражать свои чувства, тем самым сообщая, заявляя о своих потребностях и поддерживая целостность наших эмоциональных границ.

Это умение различать психологический отклик, возникающий в ответ на текущую ситуацию, и тот отклик, который является “шлейфом” какой-то ситуации из прошлого. То, чего мы хотим и требуем от мира, должно соответствовать нашим актуальным потребностям, а не неосознанным, неудовлетворенным потребностям из детства. Если границы между прошлым и настоящим размываются, нам может казаться, что утрата или угроза утраты присутствуют там, где их на самом деле сейчас нет. 

Это осознание своих потребностей, нуждающихся в удовлетворении, а не подавление их для того, чтобы заслужить принятие окружающими или их одобрение.

Когда эти критерии не выполняются, мы испытываем стресс, нарушение гомеостаза, которое ведет к ухудшению здоровья”. (стр. 38)

Доктор Мате пишет, что многие его пациенты с хроническими прогрессирующими неизлечимыми заболеваниями — исключительно _приятные люди_, и приводит множество примеров их типичных паттернов коммуникации. 

Чтобы получить от мира хоть каплю тепла, ты должен (или должна) быть исключительно приятным и достойным человеком. Не жаловаться, не жалеть себя, не ныть, не “грузить окружающих собой”, не занимать слишком много места, мило улыбаться, шутить, когда тебе плохо. Со всем справляться самостоятельно, не просить о помощи, не быть уязвимым. Этим можно гордиться. “Хроническая болезнь — не для слабаков”. Даже когда тебя унижают в медицинской системе, обходятся с тобой совершенно несправедливо, твой гнев обращен на себя за “слабость характера”, а не на тех, кто ведет себя непрофессионально и неуважительно. 

Но это, пишет доктор Мате, не самость человека, а один из защитных механизмов, занимающих то место, где должна быть самость (…ну вот тут точно как с IFS списано. – ДК).

Я думаю тут о хитром (…и не работающем) механизме, который, кажется, в гештальт-терапии обозначается как “профлексия”. (Я не гештальт-терапевт, поэтому не претендую на точность.) Я имею в виду ситуацию, когда у человека есть неудовлетворенная потребность. Например, — возьмем для примера женщину, — она устала и нуждается в том, чтобы о ней позаботились. Например, покормили ее и принесли ей чаю. Или она чувствует себя одиноко и от этого уязвимо, и ей нужно подтверждение ее значимости в отношениях, какой-то знак внимания, чтобы ей сказали “я так рад, что ты есть в моей жизни, и вот почему”. Если она при этом в контакте со своими чувствами и ощущает себя в безопасности, почему бы ей не попросить об этом непосредственно, “словами через рот”? Некоторым удается. А вот при профлексии человек начинает обращаться с другими так, как ему хотелось бы, чтобы обращались с ним, но при этом не говорит прямым текстом, что ожидает симметричного ответа. Получается такой торг — я тебе сто актов заботы и внимания, и тогда, возможно, с некоторой вероятностью, я тоже получу что-то в ответ, хоть один акт заботы и внимания, в котором я нуждаюсь. Ведь не может же до окружающих не дойти, что я делаю то, что делаю, не только потому, что просто мне нравится это делать, а потому, что жду симметричного ответа. Спойлер: иногда не доходит и можно так и не дождаться, окружающие принимают заботу как нечто само собой разумеющееся. И тогда возникает обида: вокруг тупицы, слепые черти, я для них все, а они для меня ничего. Хорошо устроились, сели на шею и ножки свесили. Но только выражать эти чувства нельзя. Тогда тело может помочь, ну, как умеет. Прекрасная метафора нейродермита и прочих кожных проблем, кстати: “Я тут из кожи вон лезу, а вы не чешетесь”. Одна из возможных. Тоже способ телом сказать нечто, что нереально сказать словами. Потому что гнев, возмущение и обида — это же запретные чувства, если ты боишься, что тебя могут наказать, прогнать или забыть где-то, если/когда ты станешь неудобным. Нельзя “капризничать” и требовать “слишком многого”. 

Как связаны неблагоприятный детский опыт и хронические болезни, с одной стороны, и определенные паттерны коммуникации, с другой? (мнение доктора Габора Мате)

В 2003 году на английском была издана книга доктора Габора Мате “Когда тело говорит “Нет””, которая с тех пор была переведена на 15 языков (но на русский, кажется, еще нет).

Основная идея этой книги — здоровье и болезнь не могут быть поняты в отрыве от жизненной истории, социального контекста, привычных эмоциональных паттернов реагирования. Наша биография в той или иной степени становится нашей биологией, и это одна из основных идей психонейроэндокриноиммунологии. Хронические заболевания и стресс тесно связаны. Наши отношения с людьми и с миром — важный фактор, обусловливающий движение в сторону здоровья или болезни. Усвоенные из общения с нашими значимыми взрослыми в детстве паттерны отношения к себе, в частности, суровая самокритика и отсутствие доброты к себе и сочувствия себе, — это тоже важные факторы, которые необходимо учитывать. Психологическая травма, которую пережили мы или наши родители в силу неблагоприятных обстоятельств, также оставляет отпечаток на нашем психическом и соматическом здоровье, на наших способах взаимодействия с миром (например, сам д-р Мате первый год жизни прожил в будапештском гетто во время фашистской оккупации, а родители его матери погибли в Освенциме, когда ему было 5 месяцев, и это оказало сильное влияние на их с матерью отношения).

Доктор Мате подчеркивает, что “компартментализация заботы” (каждому симптому по своему доктору, и доктора эти плохо взаимодействуют друг с другом) — это тупик и не лучший стандарт практики. Тело влияет на психику, и психика влияет на тело, и это взаимное влияние игнорировать невозможно (…хотя некоторым пока еще удается). 

В первой главе д-р Мате рассказывает историю своей работы с женщиной, страдавшей склеродермией и синдромом Рейно. Он обратил внимание на то, что она всегда ставила интересы других членов семьи во главу угла, заботилась о них, но не настаивала на своем праве (не меньшем, чем у остальных) получать заботу. Она никогда не могла сказать людям “нет”. “Порой, когда мы сами не можем сказать “нет”, нашему телу приходится говорить “нет” за нас”. И этот паттерн д-р Мате видит у очень многих людей с хроническими заболеваниями, связанными с нарушением работы иммунной системы (во второй главе речь идет о рассеянном склерозе, а в третьей — о раке). Они “должны быть хорошими”, “соответствовать ожиданиям”. 

При этом это не обвинение. Когда речь идет о болезни и попытках понять ее механизмы, говорит доктор Мате, моральным суждениям и осуждениям в этом места нет. Человек адаптируется, как может, к неблагоприятной ситуации, которую он не в силах изменить (особенно будучи ребенком). 

(продолжение следует)

Как доктор Сара Майхилл понимает синдром хронической усталости (поствирусный синдром)?

В книге про митохондрии доктор Ли Ноу упоминает поствирусный синдром вскользь: “А если вы хотите лучше разобраться, что происходит с митохондриями при поствирусном синдроме, я отсылаю вас к замечательной книге доктора Сары Майхилл “Диагностика и лечение синдрома хронической усталости и миалгического энцефаломиелита””. 

Ну я и пошла куда (послали; зачеркнуто) отослали (второе издание 2017 г, исправленное и дополненное)*.

“Синдром хронической усталости”, подчеркивает доктор Майхилл, это не диагноз (в смысле, не указание на причины имеющегося недомогания, помогающее их устранить и вернуть здоровье), а ярлык, который навешивается на состояние, создавая иллюзию, что “мы что-то поняли, потому что у нас есть для этого название” (а также “раз есть название, значит, можно прописать лекарство”). Она перечисляет другие названия этого синдрома, встречавшиеся на разных этапах и в разных областях медицины (79 вариантов). 

Для того, чтобы проще представлять себе, как происходит метаболизм и что там вообще с энергией, доктор Майхилл предлагает сравнить тело с автомобилем. Тогда у нас получится, что двигатель — это митохондрии; топливо обеспечивают еда и пищеварение; за кислород отвечают легкие; за доставку кислорода и топлива, куда нужно, — сердечно-сосудистая система. Педаль газа в этой метафоре — щитовидная железа; коробка передач — надпочечники; ТО — сон; ремонтный набор — цикл метилирования; масло — антиоксиданты; нейтрализатор — система детоксификации. А в качестве водителя выступает хорошо работающий мозг ?

Также она предлагает метафору ведра с энергией; энергия утекает в две дыры — эмоциональную (стресс, последствия травмы и тревога/депрессия) и иммунологическую (вторая складывается не только из ответа на инфекцию, но также из аллергий и непереносимостей и из аутоиммунных заболеваний). 

Соответственно, она определяет СХУ как “плохо работающие механизмы доставки энергии”, а миалгический энцефаломиелит как “СХУ + воспаление (инфекции, аллергии, аутоиммунность)”. 

Симптом усталости, бессильности (fatigue, а не tiredness) возникает у нас, когда потребность организма в энергии превышает количество доступной энергии. Чтобы понять, что с этим делать, надо найти ответ на два вопроса: “Не слишком ли мало наше энергетическое “ведро”?” и “Нет ли в нем дыр, в которые все утекает?” Как-то надо увеличить количество энергии поступающей (ЭПо) и уменьшить количество энергии утекающей (ЭУ). 

На основании анализа клинической картины СХУ у более чем 6000 пациентов с этим диагнозом, с которыми доктор Майхилл столкнулась за несколько десятилетий своей практики, она выделила следующие основные факторы, которым следует уделить внимание при диагностике:

 ⁃ индивидуальная предрасположенность, вызванная сочетанием генетических особенностей и средовых условий, особенно в детстве и подростковом возрасте

 ⁃ хронический стресс впоследствии

 ⁃ “последняя соломинка, сломавшая спину верблюда” (какое-то событие-триггер, например, инфекционное заболевание)

(продолжение следует)

если вы будете гуглить доктора Майхилл на русском языке, вы обнаружите загадочное явление: первое издание книги доктора Майхилл на русском с указанием имени “Михаил Титов” в качестве первого автора. Вклад оного персонажа в книгу неясен, равно как и права на перевод “на его совести”, но если вы ее купите, деньги получит он. Я не стала покупать и не советую; но тут каждый сам решает в соответствии со своими убеждениями.